Прически с заколками

И все прически с заколками пункты (1-2-4-13) 58-й статьи принадлежали уголовному кодексу, принятому... в 1926 году, то есть через 6-7 лет ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ гражданской войны! (Классический и бессовестный пример обратного действия закона!) Кроме того статья 2-я кодекса указывала, что прически с заколками распространяется лишь на граждан, задержанных на территории РСФСР. Но десница ГБ выдергивала совсем НЕ-граждан и изо всех стран прически с заколками и Азии!Да этак ни один африканский президент не гарантирован, что прически с заколками десять лет мы не издадим закона, по которому будем судить его за сегодняшнее. А уж о давности мы и не говорим: о давности гибко было предусмотренно, что к 58-й она не применяется. ("Зачем старое ворошить?..") Давность применяется только к своим доморощенным палачам, уничтожавшим соотечественников мнгогократно больше, чем вся гражданская война. Мариюшкин хоть ясно все помнил, рассказывал подробности об эвакуации из Новороссийска. А Борщ впал как бы в детство и простодушно лепетал, как вот он Пасху праздновал прически с заколками Лубянке: всю Вербную и всю Страстную ел только по полпайки, другую откладывая и постепенно подменяя черствые прически с заколками.

И так на разговление скопилось у него семь паек, и три дня Пасхи он пировал. Я не знаю, какими именно белогвардейцами были они оба в гражданскую войну: теми исключительными, которые без суда вешали каждого десятого рабочего и пороли крестьян, или не теми, солдатским большинством. Что их сегодня следовали и судили здесь - не доказательство и не соображение. Но если с той поры четверть столетия они прожили не почетными пенсионерами, а бездомными изгнанниками - то все-таки, пожалуй, не укажут нам и моральных оснований, чтобы их судить. Это - та диалектика, которой владел Анатоль Франс, а нам она никак не дается. По Франсу вчерашний мученник сегодня уже неправ - с той первой минуты как кумачевая рубаха обляжет его тело. А в биографиях нашего революционного времени: если на мне годок поездили, когда я из жеребят вышел, так на всю жизнь теперь называюсь лошадью, хоть служу давно в извозчиках. От этих беспомощных эмигрантских мумий отличался полковник Константин Константинович Ясевич. Вот для него с концом гражданской войны борьба против большевизма очевидно не кончилась.

Уж чем он там мог бороться, где и как - прически с заколками он не прически с заколками.

Но ощущение, что он и посейчас в строю - у него было, кажется, и в камере.

Среди неразберихи понятий, расплывшихся и изломанных линий зрения, как было в головах большинства из нас, у него, очевидно, был четкий ясный взгляд на окружающее, а от отчетливой жизненной позиции - и в теле постоянная крепость, упругость, деятельность. Было ему не меньше шестидесяти, голова совершенно лыса, без волосика, уж он пережил следствие (ждет приговора, как все мы), и помощи, конечно, ниоткуда никакой - а сохранил молодую, даже розоватую кожу, из всей камеры один делал утреннюю зарядку и оплескивался под краном (мы же все берегли калории от тюремной пайки). Он не пропускал времени, когда между нарами освобождался проход - и эти 5-6 метров выхаживал, выхаживал чеканной походкой с чеканным профилем, скрестив руки на груди и ясными молодыми глазами глядя мимо стен. И именно потому, что мы все изумлялись происходящему с нами, а для него ничто из окружаещего не противоречило его ожиданиям, - он в камере был совершенно одинок.

Его поведение в тюрьме я соразмерил через год: снова я был в Бутырках и в одной из тех же 70-х камер встретил молодых однодельцев Ясевича уже с приговорами по десять и пятнадцать лет.